Классный получался истребитель, многих успел истребить еще до того, как его собрали

Вот я и дочитал роман Дмитрия Быкова

Истребитель

Мудрость заключается в том, чтобы, во-первых, осознать, в какой именно пьесе находишься, а во-вторых, – выбрать сценарий наиболее продуктивный

Эта книга про Советский Союз, и как раз про его самый продуктивный сценарий. Зачем всё это было нужно и кому?

Огромное большинство людей ничего сроду не умело и ненавидело умеющих. Мастеров забрасывали мусором и травили на всех путях. Всех этих, кто улюлюкал, теперь брали поголовно и направляли на то единственное, для чего они годились, – на черный труд или в переплавку. Они по наивности думали, что это их власть, что это они ее взяли, чтобы раз навсегда забить по шляпку всех высовывающихся. Между тем это была как раз власть мастеров, власть, тайно их оберегающая, первая такая власть в истории.
Это было придумано гениально, а если не придумано и получилось само – согласитесь, еще лучше. Всем, кто улюлюкал, дали забрать вожжи в руки и обгадиться. Естественно, у них ничего не вышло. Потом профессионалов собрали туда, где ничто их не отвлекало и никто не смел улюлюкать, а улюлюкавшие отправились на удобрение.
Это было правильно уже потому, что сама эта власть находилась в сходном положении. Она сама в детстве натерпелась, потому что дети не понимают. Они видят только – особенный, и ну травить. Рассказывать о детской травле считалось унизительным, а между тем только тот чего-то и стоил, кого травили.

Книга повествует о лётчиках и конструкторах самолетов перед Второй Мировой войной, когда запах её еще только теплился, и можно было заниматься своими делами.

Берем молодого литератора, приговариваем к расстрелу – и будь он расстрелян, он не принес бы уже никакой пользы; но будучи помилован и приговорен сначала к десяти, а потом к четырем плюс ссылка и, по-нынешнему говоря, минус десять, он стал вернейшим бардом власти и всех уверял в пользительности каторги; а когда попробовал этот договор расторгнуть и описал собственного благодетеля в образе великого инквизитора, тут же и помер. Договор расторгается так, и никак иначе.

Книга читается практически взахлеб и местами возникают великолепные образы

Артемьев вышел на улицу и увидел, что в Москве в разгаре дождливое лето.

и жизнь

Повторяю: самолет, уцелевший в бою с девятью, хорошо, пусть семью франкистами, пробитый пятьдесят раз и благополучно приземлившийся, сгорел от испанской зажигалки, потому что опытнейший советский ас закурил, не отходя от бака.

Не так важно, как мы жили, важно, с какой высоты падали.

Главные вещи, присущие эпохе
Первое – кто лучше всех, тому все можно.
Второе – победителей не судят (а везуч Волчак был фантастически).
И третье: если нужен результат, давать его надо не экономией средств, не форсированием наук, не многократной тренировкой, а ЛЮБОЙ ЦЕНОЙ. Поняли?

Ну в самом деле, что вы все впились в инструкции? Бюрократизм, понимаете. Во времена спурта, когда надо за пять лет преодолеть отставание в пятьдесят, какие могут быть инструкции – для небывалого, пионерского дела, для новаторской во всех отношениях области? По инструкции самолет надо было сажать на три точки, но Максимов допер, что при этом случаются чрезмерные нагрузки на костыль и рушится хвостовое оперение, а потому сажать его надо по-английски, сначала на колеса. И в результате инструкцию переписали по-максимовски, и стало так. Английский стиль! Это придумал Де Хэвилленд, сам конструктор, сам испытатель, сам производитель, к сорока годам миллионер

Но он родился здесь, и его участь была лучше – герой, полубог. Эту породу людей интересовали не деньги, а возможности. И возможности у них были те, что Хэвилленду не снились. Однажды Дубаков спросил Максимова: вон Волчак делает иммельман на Р-1, но разве на нем можно? Волчаку – можно, спокойно ответил Максимов.

Поля мало знала о русском расколе, не больше, чем Зыковы о строении реактивного двигателя, но понимала, что в России все и всегда раскалывается, примерно так же, как авиастроение на школу Антонова и Веневитинова, хотя разница между ними была трудноопределима, как, в сущности, между раскольниками и никонианцами. Дело было даже не в том, смутно подумала Поля, что кто-то прогрессивнее, а кто-то традиционнее; просто одни, как Веневитинов, решали государственную задачу, тонко чувствуя, как надо служить Отечеству и что для него лучше, а другие, как Антонов, решали какую-то свою. Не то чтобы он меньше любил Отечество, но просто для него Отечество служило средством самолетостроения, тогда как Веневитинов больше любил Родину, чем самолеты. Интересно было бы представить, что Веневитинов чертит, взяв карандаш в троеперстие, тогда как Антонов – исключительно в двоеперстие, иначе и винт не крутится, и шасси не выходит. Парадоксально, но самолеты Антонова были Родине нужней

Территория у нашей родины тоже не маленькая

«Это тоже было похоже на иллюстрацию к притче: будущее прилетело в нашу глухомань и рухнуло на нас, и теперь мы тащим его через болото, чтобы оно улетело и оставило нас в покое.»

Советский Союз осуществлял две заветные мечты человечества. Он достиг всех полюсов, максимальных высот и глубин, но только для того, чтобы доказать: на полюсе жить нельзя. Точно так же для этой цели СССР построил общество, о котором вечно мечтало человечество, к которому стремились, смертельно рискуя, лучшие умы, только чтобы доказать, что это общество нежизнеспособно, и после того, как оно построено, делать в нем нечего. Советский Союз сделал больше, чем можно, а смысл жизни состоит в том, чтобы делать меньше.

Да, это великая книга, которая собирает многие труды и мысли, подкрепляя их хорошими, качественными художественными образами.

Там, за далью непогоды, есть блаженная страна – в нее верили больше, чем в то, что на земле рано или поздно восторжествует счастливый строй; этот строй уже торжествует, но не для всех же? Должен быть фильтр, фильтр для тех, кто добрался, там они встретят нас, там волшебная страна пилотов, долетевших до полюса, мореходов, нашедших тайный южный путь, Земля Санникова и Толля. Туда улетел Амундсен, туда ушла экспедиция Франклина, там на входе выдают бессмертие. А Скотта туда не пустили, и он от обиды повернул назад, хотя почему не пустили? А потому, что на входе потребовали отречься от жены, которую он страстно любил, – и он поплелся назад, чтобы замерзнуть в двенадцати милях от спасительной базы; что, кэптейн, помогла тебе твоя жена?